ЛуганскИнформЦентр продолжает публиковать новые имена современной военной литературы, ведь каждая война рождает свой литературный пласт и новые писательские имена. Сегодня ЛИЦ публикует один рассказ из представленной недавно в Луганске книге «Хроники Двенадцатого бата» бойца ополчения и СВО (2015-2023), соцкоординатора фонда «Защитники Отечества» в ЛНР Андрея Огилько.
ПОЛЯК, РУМЫН И ТРИ ХОХЛА
Честно, название первого поселка, куда мы влетели на зачистку, напрочь вылетело из памяти. В голову приходит, что это была Райгородка, но полной уверенности нет. Да и Бог с ним. Речь не о названии, а о событиях.
Еще на подходе колонна разделилась на две части. Половину повел по объездной Комсомолец, командир минометчиков. Мы с остальными пошли по главной. Перед въездом в деревеньку Пушкин, водила нашей зушки, не дожидаясь моей команды, ушел влево и вырулил на высотку, с которой поселок был как на ладони. Это он молодец, я даже за рацию схватиться не успел. Мы с Цыганом, соответственно, уже «на стволах» — Цыганенок в кресле стрелка, я на дальномере. Шишарика Пушкин ставит задом к деревне, увеличивая нам сектор обстрела.
Стрельба начинается внезапно и далеко от нас. На том конце деревни, куда выскочила по объездной группа Комсомольца.
— Контакт! — голосом Захара орет рация. — На двенадцать, к посадке уходят!
Слышим, как коротко откашлялась пушка бэхи, в треск автоматных очередей вплелось гулкое стаккато пулемета Калашникова. Пока видим только своих — отступающие к посадке вэсэушники прикрыты от нас крышами домов, но от деревни их отжимает наша группа, с объездной гонит Комсомолец, и мы понимаем, что выкатятся они сейчас в-о-он на то полюшко, в километре с небольшим от нас, и будут по нему чесать до самой лесополки по открытой местности. Лупить из зушки с километра по бегущей пехоте — занятие малоэффективное, но сделать хохлам «лишние нервы» не помешает. Их и так с двух сторон крепят, а тут еще оэфээшки наши эффектно рваться начнут в чистом поле.
Хохлы, да, как-то не подрассчитали с отходом. Видимо, не ждали, что придется так скоро, и надеялись уйти по той самой объездной, с которой вылетел на них Комсомолец. О, а вот и они, родимые. Бодро скачут к спасительной лесополке — пехом. Их немного, около взвода. Грамотно рассыпались, не кучкуются, сильно не паникуют. И имеют все шансы в эту лесополку в скором времени втянуться. Не все, конечно, и мы сейчас постараемся внести свой посильный вклад.
— Дальность — «тысяча двести тридцать»! — кричит из кабины умница Пушкин. Пока мы карусель крутили, наводя стволы, взял бинокль с дальномером и хорошо помог.
— Принял — «тысяча двести тридцать»! — ору в ответ, выставляя дальность на шкале. — Цыган, что у тебя?
— Готов, поймал! — не отлипая от окуляра коллиматора орет в ответ стрелок. — Упреждение взял.
Ат-тлично! Фиксирую стопором турель и тут же ору:
— Давай!
Спаренные стволы ЗУ-23-М выплевывают длинные языки пламени и первую порцию снарядов. Цыган чуть поднимает стволы, сохраняя упреждение, и снова жмет на педаль огня.
— Есть попадание! — радостный голос Пушкина тонет в следующей очереди, после чего ору уже я:
— Заряжай!
И вскакиваю с кресла, отщелкивая короб. Цыгану короб меняет Моряк, стрелку лучше оставаться в кресле. Хотя больше стрелять не в кого: несколько фигурок остались лежать в поле, остальных скрыла посадка. Гоняться за недобитками смысла нет, только зря рисковать, подходя по открытому. Хлопчики сейчас будут догонять свои отступающие части. А вот нам бы надо деревеньку внимательно просмотреть на предмет наличия таких же хлопчиков, только не успевших сделать ноги. Вполне себе возможная ситуйня, ибо влетевшие по главной наши сразу отсекли пути отступления по правую сторону от себя. Вот эту самую правую сторону и надо сейчас прошерстить — вдумчиво, аккуратно и педантично. Мероприятие это мне пропускать категорически не хочется, и я делаю «ход козлом»: оставляю «на стволах» сильно недовольных таким раскладом Моряка с Соколом. Стараюсь не ржать, глядя на их обиженные морды, обозначаю сектор обстрела и велю бдить. Сам же хватаю Цыгана, и мы вприпрыжку скачем в начало поселка, откуда сейчас начнется зачистка.
Хотел бы я сейчас с умным видом сказать, что «вот э-этот дом сразу же привлек наше внимание и показался очень подозрительным» (ну как бывает в дешевых шпионских или боевиковых сюжетах). Но не буду. В ряду прочих домов тот домик абсолютно ничем нашего внимания сразу к себе не привлек: ворота закрыты, двери тоже, окна занавешены. Как примерно у трети домов в деревеньке. Все, кто мог, с началом боевых действий выехали с семьями — либо в сторону России, либо в Хохлопию, и винить их за это нельзя. Сберечь семью от войны — нормальная позиция обычных мирных людей. Поэтому, собственно, треть домов покинуты и закрыты, а население остальных смотрит пусть не со страхом, но с явной опаской.
Народу хватает. Поэтому идем тройками. Очередная улица. Трое — по одной стороне, трое — по противоположной, плотно прижимаясь к заборам. Еще две тройки «чешут» огородами, с задней стороны домов. Синхронно. Подходим к очередным воротам, стучимся, вторая тройка уже страхует задний двор. Если открыли, здороваемся, объясняем, кто мы и о чем, вежливо расспрашиваем о стоявших здесь частях ВСУ: что за подразделения, род войск, нацики или регуляры, как себя вели по отношению к мирным? С первых дней поняли, что нациков гражданские сильно не любят и сдают охотно. Здесь, по словам местных, стояли регулярные части. Недолго, дня четыре. Зашли, рассосались по пустующим домам и особо не отсвечивали. Уходить начали сегодня, буквально перед нашим приездом. Потому, видать, не все успели.
Ладно, отвлекся на лирику. Подходим к очередному домику. Перекидывают меня Поляк с Румыном через забор, ибо калитка закрыта, а я в тройке самый длинный. Румын страхует сверху, пока я открываю. Входим во двор, «держим» окна. Одновременно с нами с заднего двора появляется тройка Лесника.
Первое, что отмечаю: будка есть, собаки нет. Цепь с ошейником лежат у конуры. Отсутствие собакена — не то чтобы подозрительный момент, просто сильно не хочется объясняться с неожиданно вылетевшим из-за угла Шариком размером с небольшого теленка. А судя по величине будки и толщины цепи, Шарик примерно такой и есть. Вариант «пристрелить» отвергаю категорически, потому как люблю собак. И кошек люблю, да и всю пушистую живность, которую можно погладить и натискать.
Киваю на цепь Леснику. Тот в ответ жмет плечами и отрицательно мотает головой — собакена, мол, тоже не встретил. Ладно, может, хозяева при отъезде забрали, я б тоже не бросил. Обходим дом. Окна плотно зашторены, форточки закрыты, ни одной щелочки. К крыльцу подходим одновременно с Лесником — с разных сторон. Дверь, ясен пень, заперта. Застекленная веранда, куда эта дверь ведет, тоже глухо зашторена. Впрочем, за углом дома обнаруживается Цыганенок, елозящий любопытным носом по стеклам веранды и явно что-то углядевший. Бесцеремонно двигаю лишенца плечом, сам прилипаю глазом к краю окна и в узенькую щель между краем шторы и откосом вижу то, что так «вдохновило» Цыгана: часть коричневого талановского берца, стоящего на полу в прихожей. Вполне возможно, что никакого криминала за этим берцем нет. Мало ли: хозяин охотник, к примеру, или даже супостаты могли подарить в благодарность за гостеприимство. Но эту сову мы непременно разъясним, в смысле «надо заходить».
— Док! Чисто! — орет мне с крыльца Лесник, но при этом усиленно жестикулирует, подзывая к себе, и рожа — невозможная…
Махнув Цыгану, чтобы не маячил перед окном, поднимаюсь к Леснику. Тот тычет пальцем на замочную скважину и выразительной пантомимой предлагает мне эту скважину понюхать. А тянет оттуда… свежим табачным дымом. Не застарелым привычным запахом курева, а именно свежачком. Та-ак, курим, значит, господа?
— Поляк, Румын! Давайте к следующему, я дворами пойду.
Меня, стоящего на крыльце, из дома никак не видно. Тыну пальцем в калитку, потом в ту часть забора, где со стороны улицы стоит лавочка, потом — жесты «смотреть» и «внимание».
— Принял!
Румын кивает с индифферентным фейсом, и парочка на расслабоне теряется за калиткой. Ребята поняли меня правильно. Поляк сейчас стоит наизготовку, чтобы в любой момент ворваться обратно. А автомат Димки-Румына, забравшегося сейчас на лавочку, по сигналу окажется над забором. На них — два окна фасада. Окна задней части дома контролят Цыган с Рыбой, на двери — мы с Лесником. Ну, с Богом…
Короткая очередь в область замка. Лесник пинком распахивает дверь, и я даю очередь в коридор.
— Руки в гору, пад-длы!
Ага, сейчас главное — шум и паника. Чем больше, тем лучше. Слышу в дальней комнате короткую возню, звон разбитого стекла. Хлопчики явно движутся в заданном нами направлении и сейчас станут высыпаться из окна. Прямо пред ясны очи «комитета по встрече». Еще одна очередь и болезненный вскрик подтверждают мои догадки. Панику тут же усиливают луженые глотки Румына с Поляком:
— Лежать, суки! Лежать, бошки прострелю!
— Стволы бросили, твари! Хлебалом в землю уткнулся, кому сказал!
Скачем бегом к окнам, чтобы не пропустить кульминацию. Ору благим магом, чтоб Поляк или Румын не шмальнули сгоряча по моему силуэту в окошке. Оба окна распахнуты настежь. А сразу под ними открывается радующая взор картинка: один хлопчик в песочном «пикселе» корчится на земле, зажимая простреленную ляжку, а еще двое послушно лежат рядком с руками на затылках и невнятно бубнят в грязь что-то типа «не стріляйте, хлопци». Да ладно, не будем, раз просите. Над хлопчиками гордо возвышаются герои дня. Ну, молодчаги же, чистенько сработали и без лишнего фанатизма.
Лесник легонько потыкал носком берца ближайшего вэсэушника.
— Кента своего перевяжи. Только сразу предупреждаю: без глупостей. Ребятишки мы нервные, параноики слегка. Можем неправильно понять и шмальнуть сдуру.
Колоться плененные супостаты начали сразу и хором. Ничего особенного, впрочем, мы от них не узнали. Стояла стрелковая рота, обычное регулярное подразделение ВСУ. Отходили от Новоайдара. Здесь велено было закрепиться, за деревенькой отрыли опорник. Сегодня с утра вводная сменилась: приказали отходить. Куда — не знают, приказ довести не успели.
— Эй, незалежные! Четвертый где? — ласково поинтересовался из окна Цыган.
Вот блин, пока мы тут пленных пакуем, эта наглая морда уже шмон у них на стоянке наводит.
— А це сержант наш, — услужливо отозвался пухляш лет тридцати. — Biн до командира пішов, та ще не повернувся. А тут ви підійшли…
— Вот не дай Бог узнаю, что брешешь, — с добродушной улыбкой пообещал Цыган, — я тебя, подлюку, без суда и следствия…
Пухляш как-то сразу сдулся, посерел лицом и начал сбивчиво, торопливо и испуганно убеждать нас, что врать у него и в мыслях не было, и говорить он нам намерен только правду и ничего, кроме правды.
— Док! — окликнул меня Рыба, появившийся на пороге сарая. — Айда сюда…
— Чего нашел?
Шлепаю по тропинке, захожу в дверь. Э-х… вот и Шарик нашелся. Как я и предполагал, огромный, потрясающе красивый и мощный немец. Судя по зубам, которые застыли в мертвом оскале, — совсем молодой, года два-три, не больше. Над ситуацией и гадать долго не надо: пес защищал двор от незваных гостей. А гости, недолго думая, высадили в собакена почти полмагазина и отволокли мертвого пса в сарай, чтоб не бросался в глаза. Вот же твари паскудные! Что он вам на цепи сделал бы? Настроение сразу упало ниже нуля, даже в носу предательски защипало. На деревянных ногах подошел к валяющимся на земле супостатам.
— Собаку кто застрелил? — севшим голосом спрашиваю.
— Та він дурний зовсім був, кидаться почав, — затараторил пухлый.
— А он должен был тебя, паскуду, хлебом-солью встретить? Это вы дурные, а собак свой дом охранял. Кто в овчарку стрелял, спрашиваю?
— Ось він стріляв, — пухляш, похоже, углядел в моем лице что-то такое, что подсказало ему не затягивать треп и слить виновника, пока ветер без камней.
Он указал глазами на третьего, жилистого парня с коротким ежиком черных волос.
— Встань!
Жилистый встал, а у меня и Лесника в этот момент ожили рации.
— Лесник — Комсомольцу.
— На связи Лесник.
— У вас стрельба?
— Да все уже, Комсомол. Троих хлопчиков повязали.
— Сами целые?
— Само собой.
— А хлопчики?
— Один — «триста». Не смертельно.
— Двое — «триста», Комсомол, — сказал я в свою рацию и выстрелил жилистому в колено.
— Что там у вас, парни?! — голосом Комсомольца взвыла рация через секунду после моего выстрела.
— Нормально все! — доложил Лесник, стараясь перекричать воющего на земле супостата. — Тут хлопчик один в побег наладился, а Док его подковал. Коленку прострелил.
— Башку надо было, — дал отеческий совет добрый дядя Комсомолец. — Доку выговор объяви — за мягкотелость и излишний гуманизм. На связи!
Я присел на корточки перед корчащимся от боли жилистым.
— На будущее запомни, урод. Собака — друг человека. А если ты собаке не друг, то и человеком называться не имеешь права. Я, если честно, тебе башку не прострелил только потому, что ты без оружия. Так что живи и помни.
Поляк с Румыном, понятно, стали героями дня. Эпизод с пленением троих выпавших из окна хохлов передавался из уст в уста, обрастая все новыми подробностями. Я так понимаю, что через неделю пересказов число пленных вырастет до взвода. Да и пусть, парни реально сработали красиво и грамотно.
А я ушел — сидеть на крыльце. Молча. Высаживая одну сигарету за другой. Перед глазами стоял красивый сильный пес, убитый только за то, что он защищал свой дом.
