ЛуганскИнформЦентр продолжает серию публикаций произведений, рожденных в горниле СВО. Сегодня мы представляем новый рассказ московского врача-реаниматолога Константина Леушина, который недавно презентовал в нашем агентстве книгу «По обе стороны войны».
«САНИТАРНАЯ ПОТЕРЯ» (РАССКАЗ)
Да, я, как любой нормальный человек, не люблю войну. А такую войну как эта, в XXI веке, считаю просто дичью, и с позиции «гражданина Шарикова» знаю «как все поделить», то есть прекратить. Ведь, как и все мои идейные друзья, я читаю Z-Телеграмм-каналы, и в ответ на прогнозы всевозможных военных экспертов в комментариях даю советы «космического масштаба»: «Да оборвите вы, наконец, им логистику: разнесите ракетами погранпереходы, ж/д ветки и мосты через Днепр, и все разговоры про поставки западного оружия сразу прекратятся! Хотите, чтобы разом заглох весь гусеничный и колесный автопарк укровермахта? Так жахните из всех „Искандеров“ по мосту через Бугский Лиман, чтобы цистерны с топливом остались на румынском берегу, и не переживайте, Лукойл найдет, куда продавать нашу нефть! Вот тогда эта прокси-война с пятидесяти двумя странами НАТО действительно превратится в СВО на Украине, и максимум через полгода закончиться вместе с Украиной!»
Однако есть мнение: если армия не воюет, она закономерно деградирует, как например, руководство Федерального общества анестезиологов-реаниматологов, которое на четвертый год СВО тиражирует рекомендации Американского торакального общества и Европейского общества интенсивной терапии, в то время, когда российские врачи анестезиологи-реаниматологи практикуют «в поле».
Нашим военным, видимо, так же интересно воевать в современных условиях, как и мне лечить критические состояния, связанные с боевыми травмами, а именно: сочетанную боевую травму и острые массивные кровопотери. Нравится работать в команде «лютых» хирургов, за которыми анестезиологу надо только успевать. То есть, по-скорому готовить пациента и вводить в наркоз путем быстрой последовательной индукции, потому что хирурги уже «занесли над ним ножи».
Russian Damage Control Resuscitation в действии! (Damage Control Resuscitation (DCR) — тактика реанимационного контроля повреждений, сочетающая одновременно реанимацию и хирургию).
Но, в итоге мои «злейшие друзья» все равно обманут, то есть, несмотря на подначивания анестезиолога, все сделают максимально стремительно и «зашьют» раненого, когда в нем еще «на полчаса наркоза». Я вам скажу, что в условиях ПМГ — передовой медгруппы, так даже лучше — раненый поедет в госпиталь на ИВЛ, в состоянии наркозного сна и по дороге не растрясется не ухабах.
В последней командировке мы весело и лихо принимали «с колес» в операционную сохранных молодых пациентов. Пусть в состоянии травматического шока с кровопотерей, зато без сопутствующей патологии. Осмотр анестезиологом выполнялся очень быстро — в процессе раздевания и санобработки раненого, постановки вены и набора в шприцы препаратов для наркоза. «Как зовут?» (не обязательно). «Когда ел-пил» (ставить зонд в желудок или нет?). «Есть ли аллергия», кстати: «Хронью какой-нибудь, ВИЧом, гепатитами не страдаешь, таблетки не пьешь?». Ясное дело, ничем не страдает, раз на контракт подписался!
После постановки венозного катетера — литр-полтора растворов в вену, можно даже болюсами или струей, в зависимости от кровопотери, набираем анализ крови на группу и резус, затем вводный наркоз, интубация трахеи, подключение к аппарату ИВЛ и даем команду хирургам: «Поехали!»
Наркоз как песня, потому что ведущий хирург у нас — кандидат медицинских наук, бывший доцент кафедры. И после окончания командировки я, джентльмен удачи, как герой Георгия Вицина, обещаю поднять тост «за доцента!».
Донорской крови и плазмы в нашем холодильнике — хоть всех вампиров средней полосы на пир приглашай! Слава Богу, люди у нас в России, действительно готовы отдать ближнему последнюю рубаху, поделиться куском хлеба, предоставить свой кров, а если надо — отдать свою кровь умирающему бойцу. Поэтому, как говорится, живы мы «не хлебом единым…» Главное, чтобы это с умом применялось, а «сверху» к этому не привыкалось.
И да, уже писал где-то, что если раненому вовремя сделано все, как надо, то, несмотря на тяжесть состояния и даже неблагоприятный исход, ни у хирургов, ни у анестезиологов особых переживаний он не вызывает.
— Что смогли, сделали, — говорим в свое оправдание.
Если живой, то выдыхаем и сдаем его реаниматологам Скорой Медкатастроф. Дальнейшей судьбой своих пациентов, за редким исключением, мы не интересуемся. Если, не дай Бог, в областной больнице обнаружатся наши косяки, сами позвонят и спросят. Но это, как говорится, «тьфу-тьфу-тьфу».
Были интересные случаи, о которых впору сказать: на ловца и зверь бежит. Например, был гражданский, мужик лет около 50-ти, попавший на своей машине, под удар вражеского дрона. До начала операции я успел выяснить, что из сопутствующей патологии у этого пациента был протез аортального клапана и нарушения ритма сердца, к тому же, он принимал кроверазжижающие таблетки (варфарин), что само по себе опасно в плане неконтролируемого кровотечения.
Итак, диагноз: проникающее ранение брюшной полости с повреждением печени и сосудов кишечника, осложнившееся внутрибрюшным кровотечением. То есть, после того как хирурги «вошли в живот», там было «озеро крови», и анестезиолог начал шприцами накачивать кровезаменители в центральную вену пострадавшего. На операции этот больной прогнозируемо начал кровить не только из мест повреждений, но и «потек изо всех щелей».
Еще, судя по ране в левой половине грудной клетки, с большой долей вероятности этот бедняга получил ушиб сердца, поэтому для поддержания сердечной деятельности и сосудистого тонуса нуждался в инотропной (усиливающей сердечные сокращения) и вазопрессорной (сосудосуживающей) поддержке. Дозы кардиотоников приводить не буду, но мои коллеги-интенсивисты скажут, что в пересчете на кг/массы тела, они в разы превышали рекомендуемые. Тем не менее, усилиями наших хирургов внутрибрюшное кровотечение было остановлено, а проводимая анестезиологом целенаправленная гемостатическая и трансфузионная терапия была им в помощь. В итоге, под конец операции больной перестал «плакать и промокать» изо всех «спорных мест», и после зашивания брюшной полости «по дренажам было сухо».
После четырех часов «борьбы со смертью» восполненного по кровопотере в состоянии наркозного сна мы сдали реанимационной бригаде Скорой Медкатастроф на ИВЛ, инфузии адреналина и норадреналина.
Когда Скорая, включив вместо мигалок РЭБ, улетела в сторону Курска, мы с хирургом упали на койки в своей каюте, закинули ноги и вслух подумали, что, в принципе, мы все сделали быстро и правильно. Ведь пострадавший с учетом повреждений и сопутствующей патологии мог бы запросто и «ласты склеить». И решили: если этот, прямо скажем, сложный пациент, выживет на этапах специализированной медицинской помощи, очень хотелось бы, чтобы он потом в благодарность к добрым докторам не «мучил» свою раненую печень «нарзаном».
Вечером, «по-серому», когда у хохлов пересменка между дневными и ночными дроноводами, мы тем же составом операционной бригады с рациями на случай экстренного поступления раненых в нарушение всех правил ходили на спортплощадку. Нужна же какая-то психоэмоциональная разрядка здоровым непьющим мужикам! В процессе тренировки лишние мысли куда-то уходят, что подтверждает выработку эндорфинов при мышечной работе. И спится потом лучше — что называется, без задних ног.
Да еще в расположении части появились наши союзники и одновременно куда-то пропали дворовые собаки. Наверное, что-то учуяли.
Шутки шутками, но с каждым днем приходило понимание, что война совсем рядом. Все чаще по утрам будили наши отлеты, затем начиналась «стрелкотня» и одиночные громкие «бахи», как будто падало что-то очень тяжелое. Как мне объяснили, это наши бойцы занимаются фигней, пытаясь из своих автоматов сбить вражеские дроны. В итоге только обнаруживают свои позиции, и следующая «птица» заходит прямо на цель. Настоящий же охотник за дронами должен иметь смелость и выдержку и ждать противно зудящую «птицу» с заряженной двустволкой в руках. Бить уверенно дуплетом с близкого расстояния, когда она, не взмахнув крыльями, заходит именно на него. После выстрела самому надо успеть отпрыгнуть в сторону. Птица ведь с «подарком» летит!
На следующий день стало совсем «стремно», так что никуда не выйти.
Второй раз за день раздалась «стрелкотня», и всех курящих на крыльце дежурный загнал в здание больнички. Через пару минут она прекратилась.
— Отогнали птицу! — радостно прокомментировали знатоки ПВО и полезли за сигаретами.
Только закурили, выйдя на крыльцо, как ожила рация: «Небо грязное циркулярно!». Наши «курцы» затушили сигареты и зашли обратно, закрыв за собой двери. Стрельба возобновилась: «Возвращается, сука!» — но не собака, а птица с замершими крыльями. И в подтверждение вдруг нормально так грохнуло, видимо, от нас недалеко. «Но, главное, — не по нам!» — наверное, так подумал каждый. На войне ведь все эгоисты! Незаметно перекрестившись, я добавил: «И не атеисты».
Все! Теперь уж точно можно перекурить! Все медики и «помогаторы», оживленно переговариваясь, двинулись к выходу. Я тоже в общем потоке вышел вслед за всеми. Нужно же какое-то эмоциональное расслабление, когда рядом с неба что-то падает, а ты сидишь в своей каюте, тупишь в телефон, а сам думаешь — выдержат ли стены и перекрытия этого здания?
Минут через 15, поднимая пыль, к больничке подлетела «буханка» с надписью «Медслужба» и, круто развернув, задом стала сдавать к приемнику. По выражению лиц, выпрыгнувших из салона двух бойцов, я понял, что случилось непоправимое.
Они начали вытаскивать носилки, и я увидел сначала отечные ноги в толстых шерстяных носках и задранных до колен домашних штанах, затем оголенное пузо, съехавшее на левый бок, и сквозь разорванную шерстяную кофту — большую рану под закинутой вверх правой рукой. Пока сопровождающие бойцы заносили это бездыханное тело в больницу, голова пострадавшего безвольно качалась, и я обратил внимание, что лицо его уже мертвенно-бледное, с характерным цианозом носогубного треугольника.
«Наверное, гражданский», — подумалось на ходу, и я скомандовал: «Давайте в операционную! Только не перекладывайте на стол, опустите носилки на пол, рядом с аппаратом ИВЛ!» Я надел перчатки, хотя и так все было понятно: смерть наступила от ранения, несовместимого с жизнью и, скорее всего, была мгновенной.
Так и есть, нет пульса на сонной артерии, экскурсий грудной клетки, то есть дыхательных движений, тоже нет, а зрачки уже широкие и на свет не реагируют, хотя сам пострадавший еще теплый. Кровь из раны не вытекает — запеклась от раскаленного осколка.
— Здесь — все! Нам тут делать нечего. Выносите обратно!
И голое пузо, свесившись с носилок набок, заколыхалось обратно в «буханку» медслужбы. Я зачем-то пошел вслед за ним. Как-то быстро все произошло, и все вокруг молчали. Водитель медслужбы, воин-исполин средних лет в полном «экипе», с автоматом в руках, кажется, тоже пребывал в шоке, и на мой вопрос «Вы где его, гражданского подобрали?» ответил неожиданно.
— Это наш доктор! Стоял рядом с машиной, с той стороны, когда по нам «фпвишка» отработала.
Так, наверное, и произошло, потому что зияющая рана у погибшего была в области правой половины грудной клетки, и место для медика в Скорой тоже находится справа. И вот, стоит передо мной суровый воин, в руках автомат сжимает, сам в каске, почти все части тела броней прикрыты, весь в пыли. И лицо у него такое, как будто из камня высечено — прямо оживший памятник солдату Великой Отечественной, а в это время его боевые товарищи грузят обратно в буханку бездыханное грузное тело пожилого человека с небритое лицом, оголенным пузом и отечными до колен ногами.
Одежда на трупе домашняя и не по сезону теплая. Ничего удивительного, генералы — в штабах, а на ЛБС для маскировки так даже лучше. Теплые носки и кофту, наверное, бабка ему связала, когда он на контракт засобирался: «Штобы не зазяб, милай». В сентябре в Курском приграничье ночи уже холодные, а он у нее, видимо, сердечником был, вон — отеки до колен видны. А может, просто сердцем за наших так изболелся, что, несмотря на возраст и болячки, двинул на контракт. Его боевые товарищи, наверное, могут сказать: «Жалко деда! И зачем он на эту войну приперся? Бегать не мог, сразу задыхался и таблетки горстями жрал. Если бы на передке грохнули, то хрен бы такую тушу вынесли! Бабке его как теперь это сказать?».
Не знаю, в другой жизни, должно быть, ему зачтется.
Чтобы не заканчивать этот рассказ на грустной ноте, можно рассказать, как мы оперировали союзников, похожих на наших подростков, как общались с ними без переводчиков, а английский они «don't understand». Потом, северокорейский командир благодарил нас за спасенные жизни его солдат, а мы, в свою очередь, просили его сохранить жизнь братьям нашим меньшим.
Командировка закончилась. Я вернулся в Москву с чувством выполненного долга и победой над своими финансами. Ведь в этот раз я, по примеру многих, решил «поволонтерить». Все хорошо, но этот пожилой гражданский доктор, посмертно ставший военным, никак из головы не идет.
