Война, длящаяся годы, всегда оставляет глубокий след в культуре, но театры и киностудии, опасаясь проблем, предпочитают самоцензуру, обращаясь к более безопасным историческим или развлекательным сюжетам. Об этом писатель, драматург, обозреватель ЛуганскИнформЦентра Глеб Бобров пишет в свежем номере «Литературной газеты», размышляя над парадоксом единичных случаев отражения темы войны в Донбассе и СВО в кинематографе и на сцене.
СЛОЖНОЕ ПЕРЕПЛЕТЕНИЕ
Прошло более одиннадцати с половиной лет с начала «горячей» фазы вооруженного противостояния на Украине и совсем скоро исполнится четыре года СВО. Но российская культура не спешит к осмыслению этой драмы. Пытаюсь понять, в чем причина творческого паралича.
Война, длящаяся годы, всегда оставляет глубокий след в культуре. Она становится темой для романов, пьес, картин и кинофильмов. Однако текущие события, которые уже более одиннадцати лет определяют жизнь миллионов, до сих пор практически не нашли отражения в «большом» искусстве. Театральные постановки можно пересчитать по пальцам, а полнометражных игровых фильмов и того меньше. Почему культура, традиционно чутко реагирующая на вызовы времени, молчит? Ответ, на мой взгляд, кроется в сложном переплетении исторических, социальных и политических причин.
ВРЕМЯ ДЛЯ ОСМЫСЛЕНИЯ
Первая и самая фундаментальная причина — временной лаг. Серьезное искусство не создается «по горячим следам». Вспомним Великую Отечественную войну: ее главные кинокартины — «Летят журавли», «Баллада о солдате», «Иваново детство» — появились спустя 10-15 лет после Победы. Требуется время, чтобы утихла первоначальная боль и ярость, чтобы художник смог перейти от лозунга и репортажа к глубокому анализу человеческой души. Пока трагедия разворачивается на наших глазах, а сводки новостей приходят ежечасно, абстрагироваться и создать произведение на века очень сложно.
РАСКОЛОТЫЙ НАРРАТИВ
В отличие от Великой Отечественной, где существовал единый для всего советского общества нарратив борьбы с захватчиком, сегодня мы имеем дело с расколом в восприятии происходящего. Для одних это «СВО», для других «война», для третьих — «продолжение конфликта, начавшегося в 2014-м». Немало и открыто поддерживающих Украину, чего уж тут скрывать, которых только в последние годы, да и то очень выборочно, начали признавать иноагентами. Создать художественное произведение, которое удовлетворило бы все эти группы, невозможно. Любая попытка будет немедленно воспринята в штыки одной из сторон. В советское время государство формировало четкий «социальный заказ» на героику. Сегодня такого канона нет, а значит, нет и ясного понимания, как именно нужно говорить на эту тему.
ТРАВМА И ТАБУ
Тема слишком свежа и болезненна. Она является открытой раной для миллионов. Любая попытка искренне показать страх, боль, абсурд или моральные терзания на фронте и в тылу рискует быть объявлена «предательством», «очернительством» или, наоборот, «спекуляцией на страданиях». Художник, желающий говорить правду, оказывается на минном поле между требованием искусства к честности и давлением со стороны общества и властей. В таких условиях проще вообще избегать темы, чем искать тонкую и опасную грань.
ПОЛИТИКА И ЦЕНЗУРА
Нельзя сбрасывать со счетов и практические риски. Тема находится в эпицентре политической повестки. Любая трактовка, любой образ, любая реплика в фильме или спектакле будут подвергнуты пристальному разбору и жесткой критике. Это делает производство крайне рискованным с коммерческой и репутационной точек зрения. Театры и киностудии, опасаясь проблем, предпочитают самоцензуру, обращаясь к более безопасным историческим или развлекательным сюжетам.
ЭПОХА ТЕЛЕГРАМА
Наконец, изменилось само медийное потребление. Культура сегодня существует в условиях гигантской конкуренции с оперативными форматами: Телеграм-каналами, блогами, короткими видео в соцсетях. Публика живет в режиме «горячего» потока сводок и заявлений. Театр и кино — искусства «медленных медиа», требующие долгой подготовки и вдумчивого восприятия. Пока режиссер пишет сценарий и собирает съемочную группу, информационная повестка успевает смениться десятки раз, и его высказывание может оказаться неактуальным еще до своего появления.
ОСМЫСЛЕНИЕ ЭПОХИ
Молчание искусства — не заговор и не проявление трусости. Это симптом крайней степени сложности и травматичности происходящего. Большое, настоящее искусство, способное осмыслить эту эпоху, обязательно появится. Но случится это, скорее всего, тогда, когда время отслоит сиюминутную политику от вечных вопросов о жизни и смерти, долге и совести, человеке на войне. А пока этот вакуум заполняют либо откровенная пропаганда, либо частные, камерные истории, либо оглушительный гул новостного потока.
