О сложностях гуманитарных миссий, ветеранском долге, эмоциональных нагрузках и выгорании в День добровольца ЛуганскИнформЦентру рассказывает известный российский журналист и писатель, член Академии российского телевидения, участник волонтерского движения Артем Шейнин.
ОТ АФГАНА ДО ВОЛОНТЕРСТВА
Что касается моего афганского опыта — ответ спрятан в самом вопросе. Естественно, это даже не исполнение некоего долга. Для меня, как и для очень многих, кто сейчас возит гуманитарку на фронт, это какая-то такая естественная вещь: там свои — твои — наши, которым нужна помощь, и ты можешь помочь так или иначе. А раз ты можешь помочь, то ты и должен помочь. И если ты можешь помочь, как в моем случае, приезжая туда еще и лично, значит, просто нужно это делать.
В моем случае, конечно, особенно в начале войны, когда я приезжал к парням с чем-то типа гуманитарки, это, конечно, всегда радует и всегда полезно и очень нужно, но в моем случае еще и приезд мало-мальски узнаваемого человека удваивает эффективность. Потому что ты одновременно привез и очень нужную материальную помощь для жизни, для войны, для боевой работы и очень важную моральную поддержку для парней. Потому, что вот это ощущение, что не они одни там воюют, не они одни во всем этом кровавом месиве разруливают все это, а есть люди, которые могли бы там из теплых студий говорить красивые слова о поддержке, но они еще и приезжают и что-то привозят — это очень важно для них.
Безусловно, важно, чтобы у человека было все, что нужно для выполнения боевой задачи, чтобы в бой идти. Но намного важнее, мы, ветераны, это знаем — с каким настроением и порывом он эту задачу идет выполнять. И если у него нет вот этой самой морально-психологической заряженности, то ему можно дать какой угодно там прицел, «мавик», РЭБ, танк, все что угодно — он все равно будет вялый. А если он понимает, что это — мы, что это вот оно, это чувство плеча, чувство локтя… Оно есть, и это очень важно.
В принципе, для нормального мужика, особенно для человека, который сам что-то подобное прожил, это — нормальная, естественная ситуация. Если там наши где-то на боевых, ну, это как… условно, магазин там подбросить или «рассыпухи» (боеприпасы россыпью — все примечания ЛИЦ) отсыпать, понимаете? Как я слышал в одной какой-то песне как раз про волонтеров слова такие «спасибо тем, кто подает патроны». Это же не пафос, это же действительно так. Это и материальные патроны, и, скажем, духовные, душевные, морально-психологические патроны, без которых нельзя. Поэтому ты просто в какой-то момент начинаешь это делать.
Я знал, что со мной так будет, потому что, конечно, Афган, сублимация «свои-наши» плюс еще и родной полк, хотя и не только он. И понятно, что ты снова попадаешь в этот мир. Но очень многие, кто может никогда не воевал и даже может никогда не служил, они приезжают и оказываются в этом мире, где все наши, где все свои, где ты нужен и тебя ждут, где ты реально помогаешь и себя реализовываешь.
СИЛА ПОКОЛЕНИЙ ВЕТЕРАНОВ
И это не у меня одного так — это типично для очень многих. Вот, просто даже по кругу самого близкого взять. Однополчане мои — Ильяс Фазылзянов и Гена Кулинин — создали Фонд «Сила поколений ветеранов». Не вылезают из поездок с «гумкой». Еще один наш из 56-го ДШБ (десантно-штурмовой батальон), Миша Мутаф из Тулы, — создал «Комитет семей мобилизованных по Тульской области». По учебке в Фергане знаком с Лехой Гамаевым из «Московского дома солдатского сердца»; он в 350-м ПДП (парашютно-десантный полк) служил, тяжелое ранение получил. Одноклассник мой, Слава Алексеев, с однокашниками по школе милиции тоже регулярно собирает и возит. То есть все они такие уже немолодые, «старики-разбойники», а как ни напишешь им — либо там, в поездке, либо только приехали, либо готовятся. И любого спроси — они ответят точно так же, как и я. Ну, может, менее цветисто, но по смыслу то же самое — а как иначе? И это, повторяю, я только вот про самый ближний круг жизни. А сколько этих кругов по стране? Кольчуга целая.
ТОЛЯ ГОНЧАР
В моем случае помочь своим — это еще и… ну, почти с самого начала СВО это было облечено не в переносные, а в прямые истории. Потому что мой товарищ (Царствие ему небесное) Толя Гончар, который, уже будучи на пенсии и прослужив всю жизнь в спецназе, много чего повидал и много где побывал, — не смог не быть там, где его парни. Те, кого он учил, те, кто его там дядей Толей называл. И он пошел.
И через какое-то время, в декабре 22-го, он написал мне: «Артем, не хватает того и этого». Все мы знаем, чего не хватало тогда, да и по сей день не хватает. И конечно, когда я в очередную поездку свою поехал, зная, что Толя там и что им с парнями нужен этот самый «мавик» для работы, я понимал — для какой работы. Естественно, сделал все, чтобы добраться, доехать.
Буквально на пять минут его застал перед выездом на задачу. Передал ему этот «мавик», и он уехал. Больше я его не видел — через несколько месяцев он погиб.
Но в тот момент, пока передавал этот «мавик», пока он работал, я был с ними рядом, что называется, «строю» — пусть не чисто физически. Такое чувство сопричастности с человеком, которого ты еще и лично знаешь.
ДИМКА ЛЕВЕРС
Вот, Димка Леверс, тоже наш, афганский, вообще с родной 56-й ДШБ. Он осенью 2022-го тоже пошел добровольцем. И с ним та же история: я приехал к ним в полк, потом еще не раз приезжал к его товарищам — все то же самое.
То есть ты знаешь, что он там, они там, под этим Сватово, в окопах, под обстрелом. А ты ощущаешь себя рядом с ними. Ты не там, но ты можешь быть там, или бывать там, или, по крайней мере, что-то передавать туда. Потому что иначе… По-дурацки звучит, конечно, а что с совестью-то делать? Она же скребет тебя и говорит: «А ты чего? А ты чего? А ты чего?» Как пел Владимир Семенович (Высоцкий): «И мучает совесть тех, у кого она есть». Как-то так.
Поэтому, можно сказать, это некий круг, который вот таким неожиданным образом замкнулся и продолжился в этой войне.
КЛЮЧИ К ПОНИМАНИЮ
Вот текст с исправленными пунктуационными и грамматическими ошибками, с сохранением стиля и содержания. Основные изменения: расстановка знаков препинания для сложных предложений, исправление падежных окончаний, устранение тавтологий и разбивка на абзацы для лучшего восприятия.
Нескромно, наверное, будет звучать, но знаю, понимаю и интуитивно ощущаю — через что проходят парни сейчас, с учетом условий этой войны. И это, конечно, сильно превосходит все наши мыслимые и немыслимые ситуации в Афгане. И с точки зрения того, чем вооружен противник, как он может ответно воздействовать, и масштабов происходящего, и длительности. И самое главное — в Афгане у тебя была впереди понятная веха: остался живой — через два года поехал домой. А здесь — непонятно, когда и что. И я это тоже понимаю, как солдат-срочник, который был на войне. Помню, как у нас парни до дембеля дни считали и так далее. И понимаю, что это такое, когда бессмысленно считать.
Четыре года, четыре зимы в этом блиндаже. Это хорошо, если в тыловом или близко к тылу районе, где хотя бы есть блиндаж, который все равно надо отапливать и там спать. Это же очень выматывающая история, особенно в условиях этой войны, когда иногда буквально оттуда и не выйдешь, особенно когда постоянно нужно там находиться. Это сложная история, это я, конечно, больше уже не из афганского опыта, а из опыта поездок понимаю — как это психологически.
И плюс, конечно же, то, с чем мы мало сталкивались в Афгане — это воздух, который был наш. И ты, по крайней мере, понимал, что сверху с вероятностью 99% ничего не прилетит. А тут ты 24 часа в сутки как на ладони. Ты на ладони у смерти, которая за тобой всегда может в этот момент смотреть, наблюдать — начиная от того, что ты передвигаешься на машине, выходишь на задачу, или выходишь с задачи, или ты просто по ветру вышел.
Для меня это было одно из самых поразительных, хотя в общем таких довольно банальных открытий много. Когда я в одну из командировок на Белгородское направление ощутил — не словами, а визуально. Спросил у парней: «Что там, чего по одному ходите?» Отвечают, мол: «Да, там выходим по одному, чтобы не создавать толпы». И когда я вышел, пардон, отлить, меня в этот момент просто сняли и показали мне, что вот ты в полной, в кромешной, непроглядной темноте, в густом лесу, ты вышел по нужде, а тебя с птицы видно. Ну, не тебя, а как бы на некоторое время твое пятно — оно светится. Это очень сложно понять человеку, который не был, не понимает и так далее. Можно не понять, но хотя бы представить себе про артиллерию, про мины там, про все это.
И то, что ты все время находишься, у тебя нет ППД (пункта постоянной дислокации), потому что с ходом войны на десять, 15, 20, 25, 30 километров ты отъедешь от фронта, но все равно никогда не чувствуешь себя спокойно. И парадокс особенно крайних там полутора лет, когда я понял, что иногда на ППУ (пункт полевого управления) полка и даже дивизии ты себя чувствуешь менее спокойно, менее защищенно, чем где-нибудь в блиндаже или в подвале в пяти километрах от передка. Потому что в пяти километрах от передка за тобой охотится ночью «баба-яга» или «вампир» (названия дронов) какой-нибудь, который сбросит 82-х или 120-миллиметровый; если он попадет в твой блиндаж или в твой подвал, то шансы не так уж велики. Но там этих блиндажей — не один, не два и не пять. Когда ты находишься на ППУ полка или дивизии, ты понимаешь, что если туда прилетит, то шансы твои сильно уменьшаются. И ты понимаешь, что за этим местом охотятся специально, очень хорошо вооруженные западными средствами наблюдения и разведки люди.
И это чувство, отчасти знакомое мне по Афгану, когда ты в горах, у тебя все время такое ощущение, что за тобой наблюдают. А здесь это так почти все время. Почти 24/7/365 во всех прифронтовых районах. А прифронтовых районах сейчас там и 50, и 60 км с появлением «хаймерсов» и «атакомсов». Никто до сих пор не понимает и не осознает, каково это. И я понимаю это, глядя на парней.
Нашим афганцам будет понятно: когда в Афгане уже на втором году служба ты, идя в горы, вытаскиваешь из броника все эти титановые пластины. Да плыви оно все лесом! Лучше я, по крайней мере, идти буду нормально. У нас в оружейке иногда невозможно было: сразу два-три броника берешь, а у них пластин этих нет, потому что солдат есть солдат, потому что ему тяжело сейчас, он выживает сейчас. И когда в своих командировках ты заезжаешь куда-нибудь там близко-близко к передку — на квадрике, в бронике, в каске, заезжаешь в какую-нибудь лесополку, а люди, которые находятся там неделю, две, месяц, два, и которых долбят каждый день, уже ходят там без всяких броников, потому что невозможно. Ты сначала этому ужасаешься, а потом ты, вспоминая себя на боевых в Афгану, понимаешь: в девяти случаях из десяти, если у тебя была возможность не брать каску, ты ее просто не брал.
Даже элементарно, что мы в Афгане, по крайней мере, не зависели от электричества, от интернета. А тут ты все время завязан на этом пауэрбанке. Потому что если у тебя не заряжается многое из того, чем ты воевать будешь? Ты все — слепой, глухой, ночью не видишь, и так далее. Вот даже элементарно, привязка к пауэрбанкам. Я обратил внимание, когда начал на фронт ездить, то из дома, без рюкзака, в котором, по крайней мере, два пауэрбанка, не выхожу. Хотя, казалось бы, зачем?
Так что есть моменты, которые мы понимаем по своему афганскому опыту, есть какие-то моменты, которые выучили за время трех с половиной летней истории достаточно регулярных поездок по всему фронту. А есть моменты, которые немыслимые для меня. Но именно мой афганский опыт, он помогает мне понять, насколько они немыслимые. То есть ты не можешь себе этого представить, но ты хотя бы понимаешь, что это такое. Человеку, который не был, не приезжал, не испытал, то ему, в каком-то смысле, будет непонятно в принципе.
Продолжение читайте завтра на сайте ЛИЦ.
